Предыдущая часть здесь
Во второй половине ХІХ века в тюрьмах появились библиотеки. Устав о содержащихся под стражей разрешал подследственным арестантам чтение газет и журналов при условии, что они должны были иметь образовательное и воспитательное значение и не затрагивать вопросы текущей политической и общественной жизни. Для чтения арестантам выдавались книги, соответствующие уровню их развития, один раз в неделю, единовременно в количестве не более трех книг на человека, не считая Библии и молитвенника. Независимо от этого, арестантам с особого разрешения начальника тюрьмы выдавались в необходимом количестве словари, географические карты и другие пособия для занятий. Периодические издания выдавались для чтения заключенным не ранее года после их выхода в свет.
Разумеется, выдаваемые книги и периодическая печать не могли удовлетворить все запросы арестантов, особенно интеллигентов. Так, Якуб Колас жаловался одному из своих корреспондентов: «Самое большое зло — отсутствие книг. С воли не получаются. В тюремной библиотеке есть немного, но читать их нет ни малейшего желания. Есть только несколько журналов за прежние годы, а остальная публика — глупейшие романы. Давно уже была у нас свежая книга. Образовалось какое-то затхлое, стоячее болото...». Некоторое время сам поэт был библиотекарем в тюрьме: «Гэта было нудна. Літаратура дазвалялася выхаваўча-паліцэйскага кірунку».
На фото: Коридор в оршанской тюрьме. Фото начала
Впрочем, воспитательный эффект исправления заключенных в царской России был минимальным. Так, знаменитый российский юрист Анатолий Кони, осуществлявший по долгу службы надзор над тюрьмами, писал, что ему были хорошо известны «как сомнительные исправительные свойства русского тюремного заключения, так и несомненный вред, приносимый людям, преступившим закон, но еще не испорченным окончательно, пребыванием в этой школе взаимного обучения праздности, разврату, насилию и ненависти к общественному порядку». Не менее определенно высказался по этому поводу известный революционер-анархист князь Пётр Кропоткин: «Вор, плут, грабитель, проведшие несколько лет в тюрьме, выходят оттуда ещё более готовыми приняться за старую профессию. Они теперь лучше подготовлены: они изучили все тайны ремесла и более озлоблены против общества. Они находят теперь лучшее оправдание своему восстанию против законов и обычаев».
На фото: Фрагмент карты Орши. Середина ХІХ в. Тюрьма располагалась на Тюремном переулке.
Устав о содержащихся под стражей предусматривал лечение больных арестантов за счет казны. До революции при каждой тюрьме имелся врач. Он осматривал осужденных при приеме в тюрьму, оказывал помощь при болезни, определял возможность содержания арестанта в одиночной камере, освобождения от прогулки, следил за состоянием здоровья лиц, водворенных в карцер, за санитарным состоянием тюрем и т.д. В обязанности врача входило не реже одного раза в три месяца производить наружный телесный осмотр всех заключенных для удостоверения в том, не страдают ли они какими-либо серьезными болезнями, как, например: туберкулезом, цингой и т. п. При крупных тюрьмах существовали тюремные больницы для арестантов. Тюремная больница середины ХІХ века была местом, привлекавшим всех арестантов. Там получше кормили, даже выдавался белый хлеб. Разумеется, хватало в тюрьмах и симулянтов, имевших в арсенале большой набор способов попасть на больничную койку. Но тяжело больным больница из-за нехватки нужных лекарств и отсутствия должного ухода не могла помочь.
О минской Пищаловской тюрьме начала ХХ века, напомню, повествует Якуб Колас, сам отбывавший наказание в нескольких местах в
«Звычайную» камеру минской тюрьмы начала прошлого века Я.Колас описывает в стихотворении «Турэмная камэра» (сборник «Песьні жальбы», орфография оригинала сохранена — В.Л.):
Цесна камэра, як клетка, —
Вузкі ход праміж дзьвюх нар;
Пры вакне жалеза сетка,
Над дзьвярамі «каляндар»,
Разьлінеены ў радочкі,
Ды «буфет» зь пяці дасок.
У павуцьці ўсе куточкі,
Ў пыле кожны вугалок.
Абабіт пабел усюды,
А праз столь цячэ вада.
Ў закарвашках зьвярок руды,
Клоп і ўсякая брыда.
Пахне потам чалавечым...
Цяжкі, сьпёрты кіслы дух.
Рана ўстанеш — дыхнуць нечым,
Проста вешай хоць абух.
В письме учительнице А. Зотовой Якуб Колас жаловался на тяжелые условия тюремной жизни, жесткое отношение тюремной администрации к заключенным: «...с дня на день ждем карцера... Свиданий никому не дают. Передач не принимают. Ну, и наплевать... В тюрьме свирепствует тиф. Более восьмидесяти человек больных. Будущее мне не улыбается...». В другом письме ей же он сообщал: «Наше положение в тюрьме изменилось несколько. Борьба за вставание на поверках окончена. Конечно, проиграли мы, в чем никто и раньше не сомневался. С одной стороны, кажется смешным отстаивать то, что сам заранее обрек на бесплодность и поражение; а с другой — нельзя же сразу слагать оружие. В конце концов, пришлось пойти в карцер. „Карцер — предвестник могилы“ — поется в одной арестантской песне. И в этом есть правда. Карцер — нечто ужасное; с трудом верится, чтоб в наш век существовали ещё грубые пережитки татарщины и варварства. Представьте себе узкую и тесную нору в каменной стене, в подземелье, плотно закрываемую тяжелую, окованную железом дверью, куда не может проникнуть ни луч света, ни струя свежего воздуха, куда с трудом долетают звуки внешнего мира, и Вы будете иметь представление о тюремном карцере. Воздух там сперт, сыро. Пол вершка покрыт грязью. Ни постели, ни подушки. Валяешься, как животное, в грязи. Питаться приходится только хлебом и водою. Сидишь с завязанными глазами, так как темень вредно влияет на зрение...»
В конце концов писатель заключает: «Калі нашы нявольнікі акідалі ўнутраным зрокам без малога тры пражытыя ўжо гады, дык гады гэтыя зліваліся ў адну малавыразную пляму, у якой дні і ночы, месяцы, вёсны і зімы мала чым адрозніваліся адны ад другіх — суцэльная аднастайнасць, нібы перад вачамі пралегла мёртвая пустэля. І трэба было напружваць памяць, каб ажывіць тую ці іншую з’яву або малюнак з астрожнага побыту».
На фото: Я. Колас после освобождения. 1911 г.
В целом терпимо относилось царское правительство к политическим заключенным (ими были противники царского режима: революционеры, террористы, экспроприаторы, налётчики). Иногда уголовники даже пользовались этим. Так, Якуб Колас пишет, повествуя о порядках в минской тюрьме: «Аднойчы прывялі нават канакрада з-пад Ракава, нейкага Касперыча, маладога, малапісьменнага, але хітрага лодара. Ідучы ў раздабыткі па часці канакрадства, Касперыч браў з сабою пракламацыі. Калі ён пападаўся на кражы, яго спачатку моцна білі, а потым вялі ў паліцыю. Пры вобыску выяўлялася, што Касперыч не канакрад, а „палітык“. Канакрада судзілі за пракламацыі як палітычнага злачынцу, а яму толькі гэта і трэба было. Апошні раз Касперыча замест доўгатэрміновай катаргі засудзілі ў крэпасць на дзевяць месяцаў».
Продолжение следует.
Виктор Лютынский
